Официальное прославление святителя Иоасафа Белгородского состоялось лишь спустя полтора века после его кончины, всего за несколько лет до искалечившей жизнь России революционной катастрофы.
Перед началом Русско-японской войны благоверный царь Николай II спускался в склеп святителя Иоасафа и молился у его гроба. Война была для России неудачна, но множество офицеров и солдат, призывавших в минуты страшнейшей опасности имя святого Иоасафа, свидетельствовали о своем чудесном избавлении от смерти. Все больше становилось адресованных Святейшему Синоду прошений от архиереев, благочестивых дворян, духовенства и паствы о прославлении Белгородского архипастыря в лике святых Русской Православной Церкви.
Торжества прославления святителя Иоасафа начались в Белгороде 4 сентября 1911 года. Один из очевидцев этого всколыхнувшего всю Православную Русь пиршества веры, Г. Булгаков, вспоминает: Жажда и ревность подвига веры и благочестия во имя святителя Иоасафа особенно ярко выражалась массами паломников во время стояния в очереди у врат и в ограде Белгородского Свято-Троицкого монастыря. Кафедральный храм святителя Иоасафа не может вместить в себя более 500–600 человек. Пещерка святителя может вместить не более 40–50 человек.
А в преддверии торжеств и в дни торжеств ежедневно прикладывались к мощам святителя Иоасафа по 16–20 тысяч паломников и даже более. Естественно, что паломники могли поклониться мощам святителя не иначе, как соблюдая строгую очередь. Еще задолго, за несколько недель до начала торжеств, установилась эта очередь. Накануне прославления святителя Иоасафа она разрослась до огромнейших размеров и благоговейно, безропотно сохранялась самими паломниками. Они, стоя попарно в монастырской ограде, трижды или четырежды опоясывали непрерывной лентой кафедральный собор святителя Иоасафа.
А начало этой ленты выходило за ограду. Она тянулась по улицам почти до самых палаток и бараков. Сутки нужно было стоять в очереди без пищи и отдыха, чтобы припасть с мольбой к мощам святого угодника Божия. А ведь и в очередь попасть было трудно. В очередь допускались паломники крестных ходов дальних, потом ближних и затем уже частные лица. Неизбежный, но какой трудный подвиг. Как легко ослабеть под его бременем. Как легко потерять душевное равновесие.
Но у громадного большинства паломников не было на устах ропота неудовольствия. Свой подвиг они несли в дар святителю-подвижнику. За оградой монастыря, по дороге к палаткам, в очереди совершалось с недолгими перерывами «неседальное пение». Передвигалась очередь – передвигался и аналой со святыми иконами, передвигались и священнослужители. Пел стройно народный импровизированный хор. Каждый Крестный ход в очереди вел и нес своих больных.
Священники читали молитвы и Святое Евангелие над беснующимися. В ограде монастыря паломники, стоя в очереди, не только не шумели. Но даже не разговаривали громко. Близость святыни и сознание ценности религиозного подвига погружали всех в глубокую благоговейную тишину. Особенно трогательна была картина, развертывавшаяся в монастырской ограде ночью.
В синем, темном, далеком небе ярко горят звезды. Ветер тихо шелестит в верхушках высоких деревьев. В окнах пещерки святителя – отблеск огней горящих светильников. Доносятся отголоски священных песнопений. А в ограде, медленно подвигаясь вперед, в глубокой благоговейной тишине идут, едва заметно, паломники. И как отблеск небесных звезд, горят у них в руках свечечки, как горят они в руках верующих в святую Пасхальную ночь. И тихо шепчут уста слова веры, хвалы, пламенной молитвы к угоднику Божию…
Чуткий к правде, милосердый к горю людскому, близкий всем, кто понял и оценил высоту христианского жизненного подвига, великий подвижник святитель Иоасаф не отвернулся от собравшихся на его праздник потомков его паствы, детей родной ему Святой Руси. Он был среди них. От мощей святителя Иоасафа в дни торжества особенно обильно изливалась благодать чудесных исцелений, прозрели слепые, заговорили немые от рождения, поднялись с одра расслабленные, избавились от своих мучений бесноватые…
Вот как вспоминает об этом событии, чудесно повлиявшем на его жизнь, архимандрит Досифей: “Когда я учился в Санкт-Петербургской Духовной академии, у нас было некое соревнование среди соучеников: кто лучше скажет проповедь. Хорошо говорили, многим слушавшим и нам самим нравилось, а вера настоящая мало у кого была. Все холодно говорили, выхолощенно, хотя и красиво. Учеба многих отвращала от живой веры (в академии латинская схоластика примешивалась к православному учению, внушались отвлеченные знания вместо опыта общения с Богом).
И как характерно, что, когда предложили направить преподавателя на торжества по случаю открытия мощей святителя Иоасафа, — все отказались, — зачем, мол, ехать смотреть на темный народ, жаждущий чуда, — какие могут быть чудеса в наше время? Бросили жребий! — Пришлось ехать мне.
Ехал с неохотой — выполнял послушание. Приехал — и зашевелилось что-то внутри — такое увидел, что невозможно было оставаться спокойным. Со всех концов России съехались больные, калеки — столько страданий и боли — трудно смотреть. И еще — такой общий настрой, ожидание чего-то чудесного поневоле передавалось и мне, несмотря на мое скептическое отношение к происходящему.
Наконец, прибыл император со своей семьей, и было назначено торжество. Я стоял на торжествах уже с глубоким волнением, не верил и все же ждал чего-то. Трудно нам сейчас представить себе это зрелище: тысячи и тысячи больных, скрюченных, бесноватых, слепых, калек — лежали, стояли по обеим сторонам пути, по которому должны были пронести мощи святителя.
Особенное мое внимание обратил один скрюченный: на него нельзя было смотреть без содрогания: все части тела срослись — какой-то клубок мяса и костей на земле. Я ждал: что же сможет получить этот человек? Можно ли ему чем помочь? И вот вынесли гробницу с мощами святителя Иоасафа — такого никогда не видел и вряд ли уже увижу — почти все больные, стоящие вдоль дороги, исцелялись: слепые прозревали, глухие слышали, немые начинали говорить, кричать и прыгать от радости, у калек выпрямлялись больные члены. С трепетом, ужасом и благоговением смотрел я на все происходящее — и не выпускал из виду того скрюченного.
Когда гробница с мощами святителя поравнялась с ним, он раздвинул руки — раздался страшный хруст костей, будто что-то разрывалось и ломалось внутри его, и он стал выпрямляться с усилием — и встал на ноги. Какое потрясение было для меня! Я подбежал к нему со слезами, потом схватил какого-то журналиста за руку, стал рассказывать ему все, просил записать…
В Петербург я вернулся другим человеком — верующим”.
Святителю отче Иоасафе, моли Бога о нас.
(789)