В священном сане с 1962 года. Пастырское служение проходил в московских храмах: святых апостолов Петра и Павла в Лефортове, святителя Николая Мирликийского в Хамовниках, преподобного Пимена Великого в Новых Воротниках, Живоначальной Троицы на Пятницком кладбище.

24 мая 2017 года, в день памяти святых равноапостольных Мефодия и Кирилла, учителей Словенских, за Божественной литургией в храме Христа Спасителя Патриарх Московский и всея Руси Кирилл, во внимание к усердным трудам на благо Святой Церкви и в связи с 80-летием со дня рождения, возвел протоиерея Владимира Дивакова в сан протопресвитера. Это высшее священническое звание для представителей белого духовенства в Русской Церкви и в некоторых иных Поместных Церквах.

14 июня 2017 года у отца Владимира – юбилей: ему исполняется 80 лет. Сайт «Православие.ру», его редакция и читатели сердечно поздравляют батюшку и желают ему многая лета и помощи Божией в его трудах.

Несмотря на свою крайнюю занятость, отец Владимир был так любезен, что уделил время для интервью.

«Награды обязывают нас к большему деланию»

– Отец Владимир, прежде всего хотелось бы поздравить вас с возведением в звание протопресвитера. Я был знаком с двумя протопресвитерами: отцом Виталием Боровым (ныне почившим) и отцом Матфеем Стаднюком, настоятелем Елоховского Богоявленского собора. Не знаю, есть ли сегодня еще у нас протопресвитеры…

Хотелось бы услышать о том, как вы прошли весь этот удивительный путь – сложный, непосредственно связанный с жизнью Церкви, служа ей верой и правдой на протяжении столь длительного времени.

– «Как прошел…» – об этом сложно говорить. Потому что жизнь пролетает так мгновенно, что, когда оглядываешься на прошедшее, кажется, это было только одно мгновение. Так быстро пролетели годы.

Спасибо за поздравление. Но я тем, кто меня поздравляет, отвечаю, что мне, наверное, нужнее выразить соболезнования. Потому что всякие такие награды, всякие такие назначения очень обязывают. Обязывают и к большей активности, и к большему деланию. Но, к сожалению, годы уже сказываются, поэтому не всегда уже могу столь энергично работать, как работал, может быть, лет 20 или 30 тому назад. Тем не менее стараюсь исполнять возложенные на меня послушания.

А если говорить о протопресвитерстве… На моей памяти, прежде всего, воспоминания об одном протопресвитере – отце Николае Колчицком. Когда Святейший Патриарх огласил указ, у меня ноги подкосились, я чуть не лишился чувств, потому что мне как-то стало стыдно. Я понял, что я не достиг той высоты, которую бы должен иметь протопресвитер, хотя бы по мерке самого отца Николая Колчицкого. Он был образцом во всем: и как администратор, и как священнослужитель.

Владыка Питирим в своих воспоминаниях, упоминая об отце Николае, говорит: второго столь образцового священнослужителя у нас, вероятно, больше не будет, который бы показывал пример не только в словах, но и своим личным поведением, своим личным служением.

Поэтому для меня в этом плане награждение – некий удар.

Отца Матфея Стаднюка я помню с самых молодых лет, когда он еще пришел в Лефортово молодым священником – в этом храме я прислуживал. Он и меня всегда привлекал ко всякой работе, поэтому к отцу Матфею у меня всегда особое расположение.

Даже когда он был секретарем, он в Патриархии здесь не работал, но, тем не менее, выполнял многие поручения Святейшего Патриарха.

Господь оказал мне какую-то особую милость в виде особенного благорасположения всех последних патриархов. И Святейшего Патриарха Алексия I, который меня рукополагал в священный сан, и Святейшего Патриарха Пимена, у которого я иподиаконствовал, когда он еще был епископом, и Святейшего Патриарха Алексия II, у которого я был заведующим канцелярией Московской Патриархии. И теперь, при Святейшем Патриархе Кирилле, я также нахожусь на своем рабочем месте.

Я считаю это милостью Божией, незаслуженной, конечно. Поэтому немного и скорблю и пока стесняюсь называть себя протопресвитером. Но называть приходится, потому что меня укоряют: «Что же, вы не признаёте указ Святейшего Патриарха?!»

– А между тем табличка на двери вашего рабочего кабинете еще прежняя… Это какой-то просчет?

– Табличку я не спешу менять, пусть будет написано пока так, как написано. Святейший Патриарх Кирилл назначил меня секретарем Московской Патриархии после своего выбора патриархом, об этом табличка и свидетельствует. Потому что я и секретарь Московской Патриархии, и секретарь Епархиального совета. В Епархиальном совете я с 1988 года; наверное, уже самый старый из всех членов, потому что состав совета поменялся уже много раз.

– Вы еще и благочинный Центрального благочиния города Москвы…

– Да. А вначале в Москве было всего три благочиния: Москворецкое, Северное и Преображенское. В Северном благочинии я был последним благочинным из трех благочинных.

Но количество храмов росло, и тогда я просил Святейшего Патриарха Алексия делить благочиния, потому что много стало храмов. И мы разделили Северное благочиние на Троицкое и Всехсвятское. Затем эти деления продолжались. И теперь уже много стало благочиний.

Радует очень, что мы живем сейчас в такое счастливое время для Церкви. Я даже многим молодым священнослужителям говорю: вы не осознаёте, в какое время живете, – в радостное время!

«Фанатик»

– Мы сами жили в другое время… Когда сегодня рассказываешь о тех трудных временах, о регистрациях у уполномоченных, об их унижающем отношении к нам, трудно в это верится. Бывало, придешь к уполномоченному на регистрацию, он кладет ее в письменный стол, и ты размышляешь: отдаст или не отдаст. Если не отдаст, ты уже не имеешь права служить. Иначе это будет уголовная ответственность за служение без регистрации.

Во многом мы были тогда людьми зависимыми, не говоря уже о различных преследованиях – и финансовых, и административных, и многих других. Тем не менее находили пути для того, чтобы, может быть, даже как-то обойти некоторые трудности. Делали всё, что можно было сделать.

Я вот служил в храме святителя Николая в Хамовниках. Когда пришел туда, храм был запущенный, но староста – очень благочестивый, Иван Федорович Гусев. Он полностью отдавал себя Церкви и службе, зарплаты практически не получал, даже отказывался от денег. Он говорил так: «Я пришел сюда не для того, чтобы получать зарплату, я пенсию получаю…» Раньше всех приходил на работу, позже всех уходил. И делал для храма всё, что возможно. И храм в те годы полностью преобразился: сделан был капитальный ремонт, многие коммуникации поменяли, ограду расширили, много всего другого… Иконы на фасаде храма привели в порядок, реставрировали их и написали те, которых не было.

«Как?! Комсомольский проспект начинается с храма?! Да это идеологическая диверсия»

И когда первый секретарь Московского комитета компартии Гришин проезжал по проспекту и увидел храм, то, конечно, пришел в бешенство: «Это что, Комсомольский проспект начинается с храма?! И иконы навешали для того, чтобы комсомольцы молились?! Да это идеологическая диверсия! Срочно выяснить, кто этим занимается!»

Ну, видимо, выяснили, потому что вскоре меня перевели в другой храм, без объяснения причин, хотя я там уже тринадцать лет прослужил…

И вот, не видя Божиего света, возвращаюсь из Патриархии с мыслью: «За что? Чем провинился?» Моя супруга долго добивалась ответа от архиереев, от членов Синода: «Владыки, ну за что его все-таки перевели? Чем он провинился? Чтобы он хотя бы знал свою вину…» Потом один владыка все-таки сказал ей: «Матушка, ему трудно придется! Ему прилепили такой ярлык, от которого ему не отмыться, ему долго придется терпеть: “фанатик”!» И вот с этим ярлыком я и жил…

– Это прекрасный ярлык…

Семинария и… комсомольцы

– Отец Владимир, не могли бы вы рассказать немного о своей семье: как вы пришли к вере, как приняли решение поступить в Московские духовные школы?

– У нас папа погиб во время войны, мама одна воспитывала нас двоих, всё время водила нас в церковь. С детских лет я прислуживал в храме Петра и Павла в Лефортове. Когда закончил школу, надо было идти работать, потому что маме сложно было содержать нас. Пошел работать, в то же время учился в техникуме. Отучился два года.

На третьем году учебы со мной произошел такой случай: как-то я шел по мосту через железную дорогу, а один пьяный сбивал всех с ног, в том числе сбил и меня. Я упал и сломал руку. Из-за этого не смог сдать экзамены, меня оставили на осень пересдавать… я был очень расстроен.

И вот один диакон в Лефортове, отец Константин, мне говорит: «Зачем тебе заканчивать техникум? Ну, закончишь ты техникум, тебя пошлют по распределению, ты должен будешь сколько-то отработать. А ведь потом в семинарию, может быть, и не примут: сейчас стараются не принимать людей с высшим образованием! Бросай ты всё – иди прямо сейчас в семинарию!» Так он меня к этому и подтолкнул.

Семинарии я очень страшился, очень… Пришел подавать документы, походил, посмотрел, да и такой страх меня взял: думаю, это не для меня, не достоин я такой чести!..

– А какие это годы были?

– Это был 1957 год. Поплакал я тогда и ушел. Пришел домой, мама говорит: «Ну как?» А до этого она сама мне не советовала идти в семинарию, говорила: «Ты еще не дорос до этого!» А тут вдруг говорит другое: «Раз уж ты взялся, давай доводи до конца! Поедем с тобой вместе!» И поехала сначала к своему духовнику, отцу Тихону (Агрикову). Он был уже и тогда очень известен, как и те духовники, о которых в настоящее время великая слава идет, например отец Наум (Байбородин) (между прочим, мой одноклассник). И вот пришли мы к отцу Тихону, он всё выслушал, взял меня за руку: «Детка, пойдем!..»

Привел меня в семинарию, продиктовал мне, как прошение написать, взял все документы, сдал их за меня и говорит: «Ты иди домой, а потом тебя вызовут, пригласят…» Потом меня действительно пригласили на экзамены.

Взял я на работе отпуск на этот период, пришел сдавать экзамены в семинарию. Были сложности. Это ведь хрущевские времена были: люди опасались всего, в духовные школы приходили и нецерковные абитуриенты. Пришел я, а архимандрит Леонид (Поляков), будущий митрополит Рижский, со всеми беседует. Только спросил фамилию, уже имя и отчество добавляет, всю биографию мою уже просмотрел… Стал со мной беседовать. «Родной мой, дорогой, а с какого времени в комсомоле?» – «Я не в комсомоле». – «Как?! А зачем вы сюда пришли?! Значит, вас сочли недостойным для комсомола? А зачем вы здесь?! А чем вам плох комсомол, скажите? Кто поднимает стройки Севера? Комсомол! Кто БАМ строит? Комсомол! Зачем вы сюда пришли?!» Я просто опешил, был очень растерян. И говорю: «В комсомоле все-таки должны быть неверующие…» – «А вы – верующий?» – «Да!» – «Евангелие читали?» – «Я учил Закон Божий». – «Где учили?» – «Мама заставляла учить». – «Ну, хорошо».

Что-то спросил из Ветхого Завета, из Нового Завета спросил… Потом говорит: «Да, родной мой, не годитесь вы для первого класса, не годитесь…» Я очень расстроился и ушел. А перед этим спросил: «Что, мне экзамен не сдавать?» – «Ну, сдавайте!»

Потом приходят другие, рассказывают, что им говорили: «Смотрите, да мужик-то свой, он комсомольцем был, только подтер в военном билете, а нам, наоборот, передовые люди нужны…» Потом, правда, все эти «передовые люди» по конкурсу не прошли… А меня после некоторых испытаний посадили, действительно, не в первый класс, а сразу во второй! С этого я начал свою учебу в семинарии.

Закончил семинарию, потом – академия. Женился. Будущую супругу я знал уже по Елоховскому собору. Она была духовной дочерью отца Николая Колчицкого. Как и всем детям, он ей покровительствовал. В других храмах детей не приветствовали, а Колчицкому как-то разрешалось всё, поскольку он был наиболее приближен к власть имущим.

В 1961 году я женился, а в 1962 году меня рукоположили в сан диакона. Между прочим, как-то совпало так, что день моего рукоположения был и днем избрания Патриарха Тихона. Так что в этом году будут праздновать его столетие, и это будет моим 55-летием служения. С тех пор я служу…

Меня удивляют иногда молодые священнослужители, а конкретно – их стремление к наградам. Переживают, если какую-то награду не дали или задержали. В то время мы как-то не думали о наградах, это было чем-то второстепенным: дали – так дали, не дали – всё равно… Не кичились этим. Сейчас это меня немножко шокирует, удивляет, да и переживаю за них. Молодой человек еще, двадцать лет, и он говорит: «Да если проживу до сорока лет, зачем мне тогда награды? Мне сейчас они нужны!» Вот это я плохо понимаю…

«Нужно не забывать: врата адовы не одолеют Церковь»

– Давайте еще поговорим о том времени, уже глубоко послевоенном… Что за отношение было со стороны государства к верующим людям? Вы, как священник, чувствовали какое-то давление, может быть, некий негатив – от прихожан, от власть имущих?

Под фелонью у батюшек часто была телогрейка – на случай нового ареста, потому что в ссылку отправляли в том, в чем забирали

– Ну, у прихожан тогдашних был некий страх. После тех времен репрессий был еще сильный страх. Страх был и у многих священнослужителей. Но что для меня тогда – в 1940–1950-е годы – являлось примером? Приходили священнослужители, которые возвращались из ссылки. В Лефортово, например, был такой отец Вонифатий Соколов, батюшка высокой духовности. Самое главное, я смотрел на то, как они служили. А под фелонью у них часто была еще телогрейка… Я смотрю и думаю: зачем, ведь жарко же? Но они не обращали внимания и отказывались переодеваться.

Или – стоптанные какие-то ботинки. «Батюшка, мы вам новенькие купили!» – «Да нет, не надо…» А потом уже какие-то близкие к ним люди мне сказали: «Нас же отпустили не на постоянно, отпустили временно, еще заберут… А арестуют – и в чем уведут, в том и останешься! Важно, чтобы хотя бы что-то из одежды теплой на тебе было! И к ботиночкам этим нога уже привыкла, а новыми еще натрешь ноги!» Под таким прессом многие из них и жили, в таком пребывали настроении.

Это, несомненно, сказывалось и на всей церковной жизни. Но в послевоенное время, конечно, многие воспрянули: Церкви была дана относительная свобода. Но потом начались хрущевские времена, когда стали закрывать церкви. Скорбные времена.

Помню случай, когда я подал прошение на рукоположение. Около входа в семинарию сидел старший помощник инспектора, отец Павел Петров. Он сидел и читал газету, потом подзывает меня и говорит: «Ты видел решение съезда партии? Куда пойдешь-то работать?» – «Почему работать?» – «Ну, видишь, с Церковью уже покончено будет в ближайшее время, всё! Я-то хоть тракторист, а у тебя какая есть специальность?» – «Да я подал на рукоположение…» – «Ты что, дурак?! Скорее беги и забирай свое прошение! Ты с этими широкими рукавами куда денешься? Куда ты пойдешь работать? Тебя же никуда не примут!» – «Нет, я забирать не буду!» – «Ну и дурак! Будешь потом жалеть и меня вспоминать!»

Он на самом деле плохо кончил: ушел из Церкви. Теперь, наверное, уже умер. Я сейчас вспоминаю его и жалею. Тогда некоторые действительно «побежали с корабля», думая, что с Церковью покончено.

Помню, ноябрь 1961 года, под праздник Казанской иконы Божией Матери, мы были с супругой у митрополита Николая (Ярушевича). Такой он был веселый, бодрый, нас воодушевлял: «Вы знаете, не бойтесь! Эти времена пройдут! Как в ураган, когда он бушует в море, кажется, что того и гляди потонет корабль! Но Господь милует, ураган стихает, буря успокаивается. И наступают более светлые времена…»

Хотелось нам в то время в это верить, но верилось с трудом…

А когда я был еще священником в Хамовниках, помню, пришел к нам владыка Иосиф (Чернов), чтобы приложиться к иконе «Споручница грешных». Я его увидел и говорю: «Владыка, давайте я хотя бы чайком вас угощу!» Владыка был очень старенький, но веселый и жизнерадостный. Говорит: «Ну, хорошо!» Согласился. Пришел к нам и стал рассказывать: «Знаете, я в этом храме, конечно, не в первый раз, много раз бывал. Как-то пришел в Рождественский сочельник 1941 года, возвратился из ссылки. Стриженый, бритый, в телогрейке. Кто же меня за архиерея-то примет?.. Приложился к иконе. Но у меня осталось тяжелейшее впечатление, такое, что лучше бы даже я и не выходил из тюрьмы. Рождественский сочельник – а храм полупустой, человек 10–15. Когда мы там сидели, нам казалось: ведь много храмов закрыли, значит, оставшиеся переполнены. А тут – полупустой храм. Ничего себе! А ведь сказал Спаситель: врата ада не одолеют Церкви. Но видно, что уже вроде одолевают…

На следующий день пошел в Елоховский собор (тогда это была еще Елоховская церковь, собором не называли). Служил Патриарший местоблюститель, митрополит Сергий (Страгородский). Я направился в алтарь. Матушка алтарница Екатерина встретила меня: “Ну, бродяга, куда?!” – “К митрополиту…” – “К какому митрополиту? Сейчас вызову милицию!” Ну, думаю, если милицию вызовут, “десятку” дадут еще обязательно! В результате пришлось уйти со слезами.

Постоял я у Казанской иконы Божией Матери, помолился: “Матерь Божия, что мне делать?!” Решил записку написать митрополиту Сергию: я такой-то, освободился, хотел бы с вами переговорить…” Опять куда деваться?.. Этой же матушке передал записку, но она посчитала, что от какого-то бродяги передавать записку митрополиту вроде бы не стоит, и во время запричастного стиха передала отцу Николаю Колчицкому. Отец Николай прочитал и говорит: “Где он?” Она победоносно ведет меня и говорит: “Вот он, пожалуйста!” И вдруг, к ее великому удивлению, отец Николай громко говорит: “Владыка, благословите!” – и берет у меня благословение. Ее мгновенно как ветром сдуло, куда-то спряталась…

Привел меня в алтарь к митрополиту Сергию, владыка Сергий пригласил к себе домой. Побеседовали с ним, поплакали, потом направили в Петропавловск, в епархию.

Приехал туда – и там те же тяжелейшие впечатления, потому что пустые храмы. Некоторые храмы захватили обновленцы, а в остальном – пустые храмы. Я даже в отчаянии был. И снова думаю: врата адовы не одолеют Церкви, а вот – уже почти одолели!.. И думал ли я тогда, что пройдет несколько месяцев и храмы почти не смогут вместить людей!.. Началась Великая Отечественная война. Люди буквально ринулись в храмы…

И всю жизнь после этого я плакал, плачу и до сих пор, потому что таким маловером я оказался».

И нас этот владыка воодушевлял и заповедовал: «Я и вам советую не поддаваться отчаянию. Врата адовы действительно не одолеют Церкви, как бы ни было тяжело!» Эти яркие слова-завещание я постоянно вспоминаю, когда думаю и о митрополите Николае (Ярушевиче), и об этом владыке…

«Патриарх Алексий I и митрополит Николай всегда друг друга дополняли»

– Вы близки были с Патриархом Алексием (Симанским), давшим вам священническую хиротонию. Он был удивительным человеком, умел, будучи глубоко церковным, «не раздражать светскую безбожную власть», если можно так выразиться. Не могли бы вы поделиться какими-то личными воспоминаниями о Святейшем Алексии?

– «Не раздражал»… я бы так не говорил. Иногда он именно раздражал ее! Но он, действительно, старался лавировать так, чтобы не вызывать особенный огонь на Церковь, так как, естественно, всё это сказывалось на состоянии Церкви. Поэтому по возможности он старался находить такую меру общения с властями, чтобы их не раздражать.

В то же время известна его речь на Конференции по разоружению в Кремле, сказанная в 1960 году. Конечно, она не только раздражила власть, она просто бурю вызвала в прессе. Практически Патриарх заявил о гонениях на Церковь публично. В зале и топали ногами, и кричали, и пытались сорвать выступление Патриарха. Правда, эту речь, как все знают, написал митрополит Николай (Ярушевич), а Патриарх только произнес. Она и по стилю очень подходит митрополиту Николаю… Святейший Патриарх пошел на это, потому что время действительно тяжелое было.

Патриарх много раз добивался общей аудиенции у Хрущева несколько лет: то говорили, что он занят, то, что уехал куда-то… Тысячи причин выдвигали. Хрущев уклонялся от приема.

Моя теща работала в том храме, где служил митрополит Николай, и она рассказывала такой случай. Как-то в 1961 году он приехал очень грустный. Она его спрашивает: «Владыка, что вы такой расстроенный?» – «Да вот несколько лет пытались попасть на прием к Хрущеву – попали!» И рассказал, что Хрущев вел себя не просто безобразно, но по-хулигански. Он совал кулак под нос Патриарху, кричал на него, оскорблял. В результате Патриарху стало плохо, вызвали врача (у него был личный врач – Успенский). А закончил беседу сам митрополит Николай. Но, как он сказал: «Мне это не сулит ничего хорошего. Видимо, в ближайшее время это как-то на мне скажется…»

И сказалось: через месяц его сняли с руководства ОВЦС, потом с кафедры митрополита Крутицкого и Коломенского. Так его карьера, собственно, и закончилась. Тем не менее это был очень хороший церковный тандем: Патриарх Алексий (Симанский) и митрополит Николай (Ярушевич). Им всё время как-то удавалось защитить Церковь.

– В некоторых СМИ я читал, что существовало некое противостояние между Патриархом Алексием и митрополитом Николаем (Ярушевичем). Это так?

– Я бы не сказал, что между ними было какое-то противостояние. Наоборот, они друг друга дополняли. Митрополит Николай оставался на внешнем фронте, чтобы поднимать авторитет Церкви и тем самым – и авторитет Патриарха. Про лично человеческие отношения не знаю, но внешне это, во всяком случае, никак не сказывалось на Церкви. Наоборот, они всегда друг друга восполняли и дополняли!..

– Огромный глоток «воздуха свободы» давала в то время Церкви деятельность Издательского отдела Московской Патриархии, который тогда возглавлял владыка Питирим (Нечаев). Это тоже была удивительно интересная личность. В его отделе и ваша матушка работала. Не могли бы вы несколько слов сказать о владыке Питириме?

– Сначала Издательский отдел возглавлял митрополит Николай (Ярушевич), но когда он опубликовал это выступление Патриарха, о котором мы говорили, в № 3 1961 года, это был его последний номер. Помню, раздали нам этот журнал, а ректор пришел к нам в класс и говорит: «Вот вышел журнал, там опечатки есть, просьба сдать этот номер!» Но все почувствовали тогда, что это за «опечатки», поэтому под разными предлогами его не сдавали. Я сказал, что отдал его маме, а мама увезла в Москву. Практически все старались его не сдавать.

Но владыку Николая стали отодвигать, потом митрополит Никодим возглавил отдел, а уже потом – владыка Питирим.

Конечно, тяжелейшие времена пришлось пережить владыке Питириму после этого, потому что тут уже цензуру ужесточили, обязали каждый номер проверять через Совет по делам религий, редактировать Советом. Из-за одного слова иногда не выходил номер, поэтому было очень сложно. Тем не менее всё, что можно, владыка Питирим делал.

Когда я поступал в семинарию, он был еще священником, отцом Константином (Нечаевым), и только уже где-то к моему окончанию семинарии он принял постриг и стал Питиримом. Владыку я знаю хорошо, до последних своих дней он приходил сюда, в Патриархию (я, правда, тогда сидел в другом кабинете) и говорил: «Отец Владимир, никого уже не осталось в Патриархии близких, кроме тебя, ты уж меня не забывай!» – «Конечно, владыка, я вас никогда не смогу забыть! Не смогу забыть, конечно!»

1917 и 2017: тогда и теперь

– Мы беседуем в юбилейный год – год столетия революции 1917 года. 2017-й тоже год неспокойный, многие события как-то зеркально повторяются. А как вам кажется, в жизни Церкви подобного не происходит? В наши дни Церковь вынуждена отвечать на серьезные вызовы общества, особенно требовательна молодежь… Но сегодняшняя Церковь разительно отличается даже от Церкви 90-х годов прошлого века. 1990-е годы называли «вторым Крещением Руси», сейчас же многие говорят о «клерикализации нашего общества»…

– 1917 год и 2017-й – это прямо противоположное состояние нашего общества. В 1917 году нас упрекали, что весь внешний мир уходит от Церкви и становится даже противником Церкви. Упоминание о духовности вызывало усмешки тогдашних высокопоставленных лиц. В 1917 году казалось, что Церковь надо отделять от государства, – и это в то время, когда, можно сказать, Церковь была государственной религией.

Падение авторитета Церкви в высших эшелонах российской власти сказывалось на всем: и на поведении людей, и на всех устоях государства. Падение монархии тоже, на мой взгляд, произошло из-за этого.

Потеря веры, потеря духовных ориентиров привели к тому, что государство пошло иным путем. И вот нас завели не в ту сторону, хотя, наверное, наши вожди не думали, к чему это приведет, не думали о последствиях.

Одно дело – благие намерения, другое – реальный итог. Опыт 1917 года мы имеем, знаем, к чему могут привести «улучшения»

Сейчас происходит почти то же самое, но сейчас, наоборот, упрекают в том, что власть поддерживает Церковь, что, дескать, мы должны развиваться более демократическим путем… Но опыт 1917 года мы уже имеем, уже знаем, к чему это может привести. Одно дело – благие намерения, другое – реальный итог, к чему они могут привести!

У нас перед глазами и пример Запада, где авторитет церквей падает, но от этого жизнь не становится лучше. Наоборот, единство общества разрушается, происходит в обществе полный разлад. Этим пользуются люди, совершенно враждебные государству и Церкви (пример – мусульманский мир, ИГИЛ^[1]). Конечно, это вызывает чувства глубокого сожаления и скорби.

– Случается, увы, так, что некоторые священнослужители, искренне решившие посвятить свою жизнь Богу, потом оставляют Церковь. Церковный народ, видя это, иногда тоже теряет веру. Не секрет, есть и примеры недостойного поведения священнослужителей. Можно ли с этим бороться? Какими средствами уврачевания этого вы лично обладаете?

– По-моему, это было всегда в Церкви. И в дореволюционное время так бывало. Люди приходили в Церковь, но их внутреннее состояние было далеко от церковного…

Я помню годы послевоенные, когда Церкви дали относительную свободу, внешние гонения прекратились. Казалось бы, в то время надо было бы сосредоточить всё свое внимание на том, чтобы принести пользу Церкви, но как-то не всегда об этом думали, а заботились о внешнем своем благосостоянии. Священнослужители старались покупать себе квартиры, машины, то есть приводить свою личную жизнь к более высокому уровню.

А когда наступили хрущевские времена, на этих-то священнослужителей обрушилось особенное давление финансовых органов, которые точно знали, чем какой священник обладает. Порой невероятно повышали налоги, так что их невозможно было выплачивать, изымали дачи, изымали машины, некоторые личные вещи. Видя всё это, некоторые священнослужители даже уходили из Церкви.

И не только они. Некоторые, видя такое отношение государства к Церкви, отрекались от Бога, а кто-то просто старался потихоньку уйти, незаметно. Тем не менее власти их находили и понуждали к тому, чтобы они написали сначала ничего не значащую какую-то заметку, а потом – всё больше и больше. Потом уже даже за такого человека писали, а он только подписывался! Говорили так: «Если хотите, чтобы вы дальше работали, чтобы вам дали работу, напишите то-то и то-то…» И писали.

Конечно, жалко этих людей. Но видите ли, во времена гонений Церковь очищается: верные остаются, а остальные разбегаются! Поэтому я очень сожалею об этих людях. И скорблю сейчас о тех священнослужителях, которых интересуют лишь награды, размер оклада и т.д. О них скорблю, потому что, случись какая-то напасть, не дай Бог, случись беда – они побегут из Церкви. И сейчас даже многие бегут, говорят: «Я на такой оклад не могу жить, не могу существовать!» Но каковы бы ни были трудности, мы все их переживали и существовали. И пусть были нищенские оклады, но все равно – пережили мы эти времена. Главным было служение у Престола Божия – лишь бы этого не лишили!

Несомненно, такие священнослужители есть, они являются и соблазном для церковного народа. А как с ними бороться? Они слушают тебя, но не до конца воспринимают твои слова. У них совсем другое восприятие мира. Я, конечно, пробовал и пробую иногда доходчиво с ними говорить, но не до всех это доходит.

«Приходится быть и психологом»

– Отец Владимир, как складывается ваш рабочий день? Что от вас зависит, на что вы можете повлиять, кому вы можете помочь? Может быть, есть какие-то просьбы из епархий, на которые вы можете ответить? Ведь только немногие священнослужители у нас нерадивые, есть и истинные подвижники Церкви, часто в глухих и бедных епархиях. Подчас они ведут такой первохристианский образ жизни… Имеют они возможность обратиться за помощью в Патриархию?

– В первую очередь, и моя должность говорит об этом, моей заботой является Москва. Другие епархии – уже по мере того, насколько мы с ними общаемся. Тогда что-то стараюсь им посоветовать и им помочь. Главное же – город Москва.

Как мой день складывается? Если это день рабочий, то уже с половины восьмого я бываю в Патриархии. И хотя официально с 10:00 начинается рабочий день, я стараюсь прийти пораньше, чтобы спокойно разобраться с бумагами и потом больше внимания уделить людям, на что обычно не хватает времени.

Всем, кто ко мне приходит, конечно, я стараюсь дать добрый совет. И люди приходят…

Тут один батюшка мне сказал: «Знаете, отец Владимир, когда вас награждали, мы почувствовали, что это всех нас наградили! Потому что мы от вас всегда и советы, и помощь получаем!» Конечно, для меня это радостно, но, с другой стороны, я знаю, что не всегда проявляю достаточно той любви и того внимания, которые необходимы.

Но приходится применять и строгость: с некоторыми надо говорить и строго, потому что не всегда и не все понимают такой добрый тон. Некоторых, наоборот, это раздражает и они пускаются в спор, так что иногда и в приказном тоне приходится даже говорить! Но это, прежде всего, касается молодых священнослужителей. Хотя, конечно, как исключение. Обычно разговор проходит в добром тоне, стараешься привести какие-то примеры, рассказать, чтобы до человека все-таки дошло, чтобы он ушел отсюда в другом настроении, чем то, с которым пришел сюда.

Я вспоминаю отца Матфея Стаднюка – его деятельность, когда он был секретарем. К нему приходили по разному поводу, разные люди. Я тогда был заведующим канцелярией.

И вот приходит как-то ко мне мужчина из Крыма в страшно возбужденном состоянии, с ревущим голосом. «Я к Патриарху!» – «Простите, а по какому поводу?» – «Не ваше дело! Ваше дело провести меня к Патриарху!» – «Но, простите…» – «Я вам сказал!! Вы – секретарь Патриарха?» – «Нет, не секретарь…» – «Тогда ведите меня к секретарю!»

Привел я его к отцу Матфею, но чувствую себя неловко. Думаю, спросит: зачем же ты его привел ко мне-то?

И отец Матфей стал его расспрашивать, но начало разговора было таким же, как и со мной: «Ведите меня срочно к Патриарху!» Отец Матфей вышел из кабинета, походил немного где-то (не знаю, был у Патриарха или нет), возвращается и говорит: «Вы знаете, Патриарх сейчас занят немного, присядьте пока… Вы, наверное, семейный. Внуки, дети есть?» И начался разговор. А я ушел.

Примерно через час выхожу и вижу, что мой громкий собеседник бегает по коридору и спрашивает: «А Матфей уехал что ли?» – «Не знаю. Да вы же у него были!» – «Быть-то был, и он мне календарик подарил… Мы так прекрасно поговорили, что я забыл: ведь мне надо было к Патриарху!» То есть он забыл, зачем пришел.

– Приходится иногда быть и психологом, да?

– Да, приходится быть и психологом. Поэтому я часто вспоминаю такие вот примеры из жизни предыдущих моих наставников, с которыми соприкасался по работе. И Святейшего Патриарха Алексия II, и Патриарха Пимена с его юмором… Да и священнослужителей. Стараюсь многое из их черт применять и в своей практике – как же, приходится поневоле!

Как будто храм Христа Спасителя всегда стоял!

– Сильно изменилась Москва за последние годы? Особенно в связи с открытием многих храмов, строительством новых?..

Говорила: «А Москва-то… Во всех храмах колокола звонить будут! Во всех храмах!»

– Сильно. Конечно, сильно! Не то слово, что сильно изменилась. С детства помню одну матушку в Лефортове, юродивую, можно сказать. Она что-то много так говорила, но всё потом сбывалось у нее. Мама как-то ей сказала: «Вот, у меня два маленьких хулигана растут!» А она: «Великие люди, великие люди будут… А Москва-то? Во всех храмах колокола, во всех храмах звонить будут! Вы что, не знаете? Все храмы в Москве будут звонить!..» А какие «все храмы»? В Москве сколько закрытых тогда было храмов…

А сегодня мы живем в такое время, когда стали открываться храмы, строятся новые.

Вспоминаю, как я был на закладке Казанского собора на Красной площади в 1990 году. Но думал про себя тогда: красивая картинка, всё очень хорошо, но сколько же лет пройдет, пока построят, да и восстановят ли вообще его… А потом пришлось каждую неделю ездить на строительные совещания, а потом – уже увидеть собор во всей красоте! Дальше – Иверская часовня, храм Христа Спасителя…

Помню, как отец Матфей мне говорит в 1994 году: «Съезди на совещание…» – «А что там будет?» – «Увидишь. Там ничего особенного. Хотят вроде построить храм Христа Спасителя. Сам понимаешь, что построить невозможно; ну, может, часовенку какую построят. Съезди, поприсутствуй, а то неудобно, что от Патриархии никого не будет…»

Совещание тогда проводил Ресин, пригласил он и директора бассейна «Москва», были и представители Министерства культуры, и Пушкинского музея. Ресин сразу спросил меня: «Как вы к этому относитесь?» – «Да об этом только приходится мечтать! И благодарить Бога, даже если бы только началось его возведение!» Ведь строился этот храм много лет, и казалось, что восстановить его совершенно невозможно!

Вдруг директор бассейна стал кричать: «Вы преступники! Вас стрелять надо! Вы отнимаете у людей здоровье! Люди закаляются, получают здоровье…» А Ресин отвечает: «Подожди, подожди, не занимайся демагогией. Сколько там бацилл у тебя и развитию каких заболеваний они способствуют?» – «Да там столько баллонов с хлором, что если их тронуть, то можно отравить пол-Москвы!» – «Да что ты пугаешь-то?! Если даже одного отравишь, уже будешь сидеть за решеткой! А если пол-Москвы, то тебя “вышка” ждет. А мы еще комиссию назначим выяснить, почему там у тебя баллоны в таком состоянии!» И он, бедненький, почувствовав, что его загоняют в угол, замолчал.

Потом от Музея имени Пушкина заявили, что они категорически против, потому что будет строительство, будет вибрация, здания вокруг будут разрушаться…

Ресин говорит: «Не волнуйтесь, сейчас у нас технологии такие, что и без вибрации обойдемся!»

Министерство культуры внесло свою лепту: дескать, храм представлял собой такую «каменную наяду», которая закрывала Кремль, закрывала вид на Москву. Ресин резонно возразил, что много у нас высотных зданий, которые «не закрывают Москву». Почему храм «закроет» ее?

И вот как-то он всем сумел так ответить, что в конце концов все пришли к общему согласию. Храм решено было начать восстанавливать. Тут директор бассейна привел последнее возражение: «Я сдал арендаторам помещения…» И ему было сказано так: «Постановление Правительства Москвы будет, ты на этом основании расторгнешь договор с арендаторами. Не ты будешь виноват – все претензии к Правительству Москвы!» И дали ему месяц до начала работ.

Я вернулся, рассказал всё отцу Матфею. Он говорит: «Ну, дай Бог, чтобы какую-нибудь часовенку построили. Сам же понимаешь – храм новый невозможно построить!»

Храм Христа Спасителя

Люди уже и забыли, что не было Казанского собора, Иверской часовни, храма Христа Спасителя

А через месяц я прихожу: разбивают уже все строения бассейна экскаваторами и битой с подъемного крана. На Рождество – уже закладка камня. Потом ездили, смотрели, когда фундамент расчистили, подготовленный для строительства Дворца Советов. Это была гигантская бетонная плита. Лужков тогда сказал Патриарху: «Ваше Святейшество, плита бетонная находится ниже основания, но другую нам строить не стоит. Она такой прочности, что выдержит не один храм Христа Спасителя. Поэтому давайте ее оставим, а подземные этажи используем. Один этаж – технический: трубы, всякая вентиляция. А еще один этаж – можно сделать нижний храм». Патриарх согласился. И началась закладка, пошло строительство.

Когда ездили на все эти совещания, храм рос буквально на глазах. И когда в 2000 году состоялся чин Великого освящения, отец Матфей плакал и говорил: «Даже во сне нельзя было себе представить, что это совершилось! Воссоздан храм Христа Спасителя! Ты еси Бог, творя чудеса Един!»

А сейчас всё это уже забывается, как будто храм всегда и стоял. Так и с Казанским собором. Стоял я как-то на Красной площади на Параде Победы, рядом были два каких-то генерала. Один говорит другому: «Слушай, а эта церковь-то была?» – «Да вроде бы да… может, покрасили только!» Спрашивают меня: «Была церковь?» – «Знаете, Казанский собор был построен XVII веке…» – и хотел рассказать историю. Они прерывают и говорят: «Вот, была, оказывается!» Значит, они уже забыли о том, что не было Казанского собора. Точно так же вписалась и Иверская часовня.

«Вот вам ваши соборы!»

Московский Кремль. Фото: Airpano.com

– Наверное, заветной мечтой для каждого русского человека является открытие древнего Кремля для всеобщего доступа, восстановление его разрушенных святынь. Вам что-то известно об этих планах?

– Конечно, это мечта. И мы продолжаем об этом мечтать, и как-то подспудно (хотя еще не было такого Указа Президента или распоряжения) об этом все думают. Я как раз был в Комиссии по сносу корпуса, который стоял на месте Чудова монастыря. Теперь исследуют его фундаменты – от дворца и монастыря остались фундаменты; а что касается Вознесенского монастыря (это были здания глубокого заложения), там исследования еще продолжаются.

Поскольку Кремль относится все-таки к памятникам ЮНЕСКО, все это должно быть согласовано с международными организациями, а те требуют достаточные обоснования для начала восстановительных работ: чтобы были фотографии, результаты археологических раскопок, подтверждающие, что здания будут воссоздаваться на том же самом месте, где они были раньше. Над этим пока и работают.

Но если все эти материалы соберут, если ЮНЕСКО подтвердит все это, тогда, может быть, будет и какое-то распоряжение Президента!

Патриарх Алексий I говорил: «Как-то так выходит, что все храмы создавались в трудные времена – не в легкие, а в трудные!»

Хотя сейчас, конечно, в России трудные времена: и кризис, и санкции. Но покойный Патриарх Алексий говорил: «Посмотришь на историю храмов, как-то так выходит, что все они создавались в трудные времена – не в легкие, а в трудные!» Поэтому мы надеемся, что все получится.

Я с надеждой смотрю на место, где был Чудов монастырь: как-то действительно опустело это место, просто напрашивается возрождение хотя бы Чудова монастыря. Это было бы украшение Кремля!

Чудов монастырь

До сих пор я не понимаю, почему снесли Николаевский дворец – все-таки это не церковное здание было, его можно было использовать, он был построен по последнему слову тогдашней техники. Слава Богу, что оставили Большой Кремлевский дворец: снести его помешало то, что негде было проводить заседания правительства.

Слава Богу, что соборы основные остались, хотя Хрущев в свое время на Соборной площади хотел построить Дворец съездов. И большая война была: вся интеллигенция того времени поднялась против этого: Глазунов, Солоухин, писатели, художники… Стали призывать поддержать их деятелей Запада.

И вот, как мне рассказывали, возвращается Хрущев с заседания Союза архитекторов – брань его, наверное, там была нецензурной – и говорит так: «Да подавитесь вы этими соборами! Но я вам сказал: в Кремле должен быть Дворец съездов, в Кремле!» А ему предлагали построить его на Манежной площади и соединить с Кремлем подземным переходом.

Тогда стали думать, где в Кремле его разместить. Старое здание Оружейной палаты решили снести, на его месте Дворец съездов и разместили. Но случилась беда: его сделали глубокого заложения, а ведь он стоит на склоне холма. Этим самым нарушили геологическую структуру почвы – ведь под землей и течения всякие, всякое движение, процессы, там не просто всё мертво. Всё веками там было устроено, а тут вдруг всё перекрыли этим строительством. И началось смещение фундаментов, поэтому соборы стали проседать, пошли по стенам большие трещины. Мироваренная палата, храм Патриаршего дворца – там такие образовались трещины, что руку можно было просунуть! Дымоходы были от мироваренной печи – они работали, – но их залили бетоном для того, чтобы скрепить здание, поэтому Мироваренная палата не может осуществлять свою функцию так же, как раньше. Хорошо, что пошли на это, но хотя бы сохранили соборы. Соборы в Кремле остались!

«Церковь обязательно останется!»

Протопресвитер Владимир Диваков. Фото: Иван Правдолюбов / Православие.Ru

– Отец Владимир, в завершение беседы скажите напутствие нашим читателям.

– Мы должны жить, помня слова Спасителя: «Созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют ей» (Мф. 16: 18). На это и надеемся. Как бы там ни восставали на Церковь, какие бы трудные времена ни приключились, верим, что Господь поможет сохранить Церковь. Может быть, иногда и умалится по количеству своих священнослужителей Церковь, но обязательно останется!