“Русский народ, — говорил наш пророк Достоевский в своей “Речи о Пушкине”, произнесенной в Москве 8 июня 1880 года, — не из одного только утилитаризма принял Петровскую реформу… Ведь мы разом устремились тогда к самому жизненному воссоединению, к единению всечеловеческому. Мы не враждебно, а дружественно приняли в душу нашу гений чужих наций, всех вместе, не делая преимущественных племенных различий, умея инстинктом, с первого шагу различать, снимать противоречия, извинять и примирять различия, и тем уже высказали готовность и наклонность нашу, нам самим только что объявившуюся и сказавшуюся, ко всеобщему человеческому воссоединению со всеми племенами великого Арийского рода. Да, назначение русского человека есть бесспорно все — европейское и всемирное!».
— Что делала Россия в своей политике», — спрашивает Достоевский в той же речи о Пушкине, — “как не служила Европе гораздо более, чем самой себе?”.
“И впоследствии, я верю в это, — продолжает он, — что мы, то есть не мы, а будущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: — Стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске, в своей русской душе, все человечной и все соединяющей, вместить в нее с братской любовью всех наших братьев, а в конце концов, может быть изречь окончательное слово великой всеобщей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христу, по евангельскому закону”. “И не надо, — говорит Достоевский, — возмущаться сказанным мною, что: “нищая земля наша, может быть, в конце концов, скажет миру новое слово”

(28)