В этот день, 2/15 марта 1917 года, озверевшей толпой был растерзан тверской губернатор Николай Георгиевич фон Бюнтинг (1861-1917). Русский немец, православный, хороший семьянин и многодетный отец, толковый администратор, «от природы умный и прекрасно одаренный человек», «верный слуга Церкви и Царя», — таким запомнился он современникам. Но самый глубокий след в памяти оставила его смерть, мужественно принятая в те дни, когда многие, убоявшись, отказывались от своих убеждений и принципов.
Разразившаяся в феврале 1917 года революция застала Н.Г.Бюнтинга в отпуске. Но в отличие от многих царских чиновников, поспешивших либо скрыться, либо продемонстрировать свою лояльность побеждавшей стороне, Николай Георгиевич прервав свой отпуск, 1 марта вместе с семьей возвратился в Тверь.
Наиболее подробно рассказывает об этой трагедии митрополит Вениамин (Федченков): «Губернатору полиция по телефону сообщила обо всем. Видя неизбежный конец, он захотел… исповедаться перед смертью, но было уже поздно. Его личный духовник, прекрасный старец протоиерей Лесоклинский не мог быть осведомлен: времени осталось мало. Тогда губернатор звонит викарному епископу Арсению и просит его исповедать по телефону…
Это был, вероятно, единственный в истории случай такой исповеди и разрешения грехов… В это время толпа ворвалась уже в губернаторский дворец. Учинила, конечно, разгром. Губернатора схватили, но не убили. По чьему-то совету, не знаю, повели его в тот самый «комитет», который уговаривал его уехать из города Сначала по улице шли мимо архиерейского дома еще редкие солдаты, рабочие и женщины. Потом толпа все сгущалась. Наконец, видим, идет губернатор в черной форменной шинели с красными отворотами и подкладкой. Высокий, плотный, прямой, уже с проседью в волосах и небольшой бороде. Впереди него было еще свободное пространство, но сзади и с боков была многотысячная сплошная масса взбунтовавшегося народа. Он шел точно жертва, не смотря ни на кого. А на него — как сейчас помню — заглядывали с боков солдаты и рабочие с недобрыми взорами. Масса не позволяла его арестовать, а требовала убить тут же. Напрасны были уговоры. <…> Я думал: вот теперь пойти и тоже сказать: не убивайте! Может быть, бесполезно? А, может быть, и нет? Но если и мне пришлось бы получить приклад, все же я исполнил бы свой нравственный долг… Увы, ни я, ни кто другой не сделали этого… И с той поры я всегда чувствовал, что мы, духовенство, оказались не на высоте своей… Несущественно было, к какой политической группировке относился человек. Спаситель похвалил и самарянина, милосердно перевязавшего израненного разбойниками иудея, врага по вере… Думаю, в этот момент мы, представители благостного Евангелия, экзамена не выдержали, ни старый протоиерей, ни молодые монахи… И потому должны были потом отстрадывать.
Толпа требовала смерти. Губернатор, говорили, спросил:
— Я что сделал вам дурного?
— А что ты нам сделал хорошего? — передразнила его женщина. <…>
И тут кто-то, будто бы желая даже прекратить эти мучения, выстрелил из револьвера губернатору в голову. Однако толпа — как всегда бывает в революции — не удовлетворилась этим. Кровь — заразная вещь. Его труп извлекли на главную улицу, к памятнику прежде убитому губернатору Слепцову. Это мы опять видели. Шинель сняли с него и бросили на круглую верхушку небольшого деревца около дороги, красной подкладкой вверх. А бывшего губернатора толпа стала топать ногами… Мы смотрели сверху и опять молчали… Наконец (это было уже, верно, к полудню или позже) все опустело. Лишь на середине улицы лежало растерзанное тело. Никто не смел подойти к нему».
По свидетельствам очевидцев, чернь долго издевалась над телом, которое пролежало на главной улице до позднего вечера. В тот же день толпа разгромила кабинет губернатора, разграбила его дворец, сожгла тюрьму, выпустив уголовников на волю, разграбила ряд городских магазинов. Лишь темным вечером викарный епископ Арсений (Смоленец), исповедовавший Бюнтинга утром, вместе с духовником убитого губернатора священником М.Я.Лесоклинским, погрузив тело на возок, увезли его с улицы.
Естественно, что никаких некрологов в местной революционной прессе помещено не было. Во втором номере «Вестника Тверского временного исполнительного комитета», вышедшего 8 марта 1917 г., лаконично сообщалось, что «в Тверской губернии старые власти устранены». О подробностях этого «устранения» ничего не говорилось. В массовое сознание вдалбливался миф о «великой и бескровной» революции. Газета захлебывалась от восторга, вызванного «революционной перестройкой»: «Тверь преобразилась. Революция всколыхнула это сонное болото и оно зашевелилось <…> Всякий что-нибудь да делает на ниве народного переустройства»; «Не чудо ли свершилось? И свершилось это чудо удивительно быстро и поразительно искусно. Ни лишних жертв, ни шума ненужного. Словно таинство совершил народ! При таком начале в переустройке жизни народ может создать себе великое будущее…». А тем временем, революционный сброд продолжал вносить свой вклад в «светлое будущее» страны: 16 марта в той же Твери толпа до смерти забила камнями генерала Чеховского, которого караул солдат вел на гауптвахту …
Супруга Бюнтинга София Михайловна пыталась перевести тело мужа в родное имение, чтобы похоронить его в семейной усыпальнице, но ей удалось доехать лишь до Пскова. По некоторым данным тайное отпевание было проведено в Скорбященской церкви протоиереем Лесоклинским, а тело было перевезено и погребено в пещерах Псково-Печерского монастыря.
(44)